В Петербурге живет единственный человек во всей России с уникальным именем Револьт. Это Револьт Пименов. Более того, его зовут Револьтом Револьтовичем. Отцом Револьта Пименова–младшего был Револьт Пименов-старший, известный диссидент, математик, друг академика Сахарова, член Верховного Совета России, написавший основы той Конституции, по которой мы сейчас живем. А Револьт Пименов-младший потратил 8 лет на написание научного труда «Геометрия окружности», в котором на 100 страницах показывает математические закономерности эстетических стилей. Труд его столь необыкновенен, что еще не нашел поощрения и понимания со стороны официальных математиков и философов. Револьт уверен: то, что он сделал, человечество будет осознавать и переваривать в иных столетиях и с неожиданным практическим применением…
— Мой отец не любил, когда его называли диссидентом. Слово «диссиденты» имеет неясное происхождение. В средние века, во времена реформации, диссидентами называли то ли религиозные меньшинства, то ли несогласных с господствующей в данной местности религией… Знаешь, как мой отец запоминал числа? (говорит, проходя мимо дома №70 на линии 15 Васильевского острова) Например, линия 15, дом 70, квартира 58. 58 статья, бывшая 70-я, больше 15 лет не дадут.
— Хм… А откуда такое уникальное имя у твоего отца? Ты говорил, что твой дед был анархистом, и придумал имя, означающее по-французски «бунт», а большой бунт- это уже не «револьт», а «революсьон» — революция…
— Ну, там была сложная история. Дед Иван Гаврилович Щербаков был родом из казачьей станицы, откуда-то из шолоховских мест. В годы революции он был праведным бедняком, искренним большевиком, пошел работать в ЧК. Однажды, во время очередного ареста врага народа, некоего анархиста, мой дед Иван вступил с ним в идеологический спор, доказывая правду марксизма. А тот ему сказал: «А вы Кропоткина читали?». Деду запало это в голову, и он почитал Кропоткина, и стал анархистом толстовского толка. Он вышел из ЧК и понял, что карьеру коммуниста ему не сделать, надо приобретать человеческую специальность. Он выучился на ветеринара, женился на моей бабушке Пименовой, которая имела педагогическое образование. Какого происхождения была бабушка — неясно, она была из разночинцев, но почему-то великолепно знала французский язык. Бабушка и дедушка то сходились, то расходились, и поэтому отец получил фамилию матери, а не отца. Зато отец дал сыну странное имя Револьт. В Париже в 20-х годах выходила газета анархического толка «Револьт». Похоже, что отца назвали в честь газеты. Имя, очевидно, по
1f88
влияло на взрывной бунтарский характер моего отца.
У дедушки и бабушки была отличная библиотека, еще до войны отец прочитал Мережковского, Толстого, Достоевского. Потом в конце 30-х годов бабушка и дедушка сами по личной инициативе перебрались в Магадан. Там дед работал ветеринаром, бабушка — завучем школы. Отец тогда еще учился в школе. Однажды он увидел, как на барже в город привозили заключенных и как их укладывали штабелями, перевязывали канатом, и как бревна перетаскивали на берег подъемным краном. Он был в шоке от этого зрелища. Тогда в нем проснулось осознание того, что окружающий мир не так прекрасен, как его малюют.
А потом многие пункты биографии отца повторились в моей. Я попал в ленинградский 45-й физико-математический лицей для особо одаренных детей. Там мы занимались не только математикой, но и политикой. Мы создали 13 партий, я предложил конституцию, главной статьей которой было создание безвоспитательного общества. У нас была газета «Зелёный вестник». Потом я поступил на матмех. Летом мы снимали с друзьями дачу в Петергофе, и это был настоящий политический клуб.
— И ты попал в сумасшедший дом Скворцова-Степанова. За что?
— За то, что я отправился в Горький к академику Сахарову. Шёл 1984 год, он тогда объявил голодовку, я считал своим долгом выразить ему сочувствие и потребовать от властей гуманного отношения к нему. Я отправил письмо с этими требованиями к советским властям, и меня отправили в дурку, где продержали два месяца. После этого меня исключили из университета, придумали формулировку «за пропущенные занятия». Тогда по всем факультетам прошла волна возмущения, за меня пытался вступиться даже комитет комсомола, хотя я не был членом ВЛКСМ. Как только меня выгнали с матмеха, так тут же отправили в армию, в стройбат. Армия поразила меня своим маразмом. Вместо обучения военному делу мы и наши командиры маялись, кто-то красил зеленой краской траву, кто-то чистил зубной щёткой унитазы. Я отказался принимать присягу, и меня отправили в дурдом «Белые Столбы» под Москвой.
— И после всего перенесенного ты обратил взоры к религии…
— Я стал писать стихи, изучать религии мира, у меня появилось свое понимание учения Христова. Я тогда сотрудничал с радио «Мария», писал статьи для «Посева», потом познакомился с диссидентом Александром Огородниковым, который создал христианско-демократическую партию и приют для детей в Москве. Я там работал несколько лет. Могу похвастаться тем, что выиграл несколько дел против Лужкова. Лужков пытался отобрать здание у приюта, и я в качестве юриста отстоял это здание.
— А сейчас ты занимаешься математикой?
— Тут тоже мистика. Я одно время жил в Закарпатье в городке Берегово, и мне попалась книжка немецкого математика XX века, которая меня увлекла. Потом я посмотрел и увидел, что эту книгу переводил мой отец! Я увлекся геометрией окружности, и открыл математические законы эстетики. Оказывается у всех эстетических стилей есть математические формулы и закономерности, то есть по ним можно построить фрактальные рисунки, и они удивительно похожи на разные стили живописи. Статьи о моих открытиях вышли в журналах «Математическое просвещение» и «Компьютер и образование». Я обращался со своими разработками к ювелирам, дизайнерам, галеристам, так как мои открытия могут найти практическое применение. Но пока никто не откликнулся. В ХХ веке открытия математики служили для дела войны и разрушения, может быть, открытия XXI века будут служить красоте и эстетике…
Беседовала Ирина Дудина